Кукурузник над ржой
Кукурузник над ржой

из цикла "чукотские стихи"


Над нивой, над пашней, над Хлебом,
Взлетает пилот молодой,
Летит он в угаре и дыме,
Летит над поникшею ржой,

С утра закусив после выпив,
Прекрасен отёкшим лицом,
Штаны он забыл у Маруси,
А шапку он в церкви забыл.

У местной больницы поникшей
Хмыри и хмырята сдают
Кровавую пену из вены,
Пробитой огромным шприцом.

Без группы и фактора резус,
Ведь разницы, в сущности, нет,
Чем спирт разбавлять внутривенный,
Когда приземлится пилот.

Но в небе ещё не остывший,
Под парусом вечных небес,
Парит кукурузник опасный,
Цилиндрами в вечность дымя.

Араб на холмах Галилеи,
Пришпилив на лацканы пейс,
Добытый в бою за свободу,
Всё время безудержно бдит,

Грузин православный с берданкой
На пиках Кавказа, угрюм,
С грузинкой в обнимку натужно
Всё время безудержно бдит,

Чеченец свободный донельзя,
Как в море радар круговой,
Всё время со стингером в небо
Глазами большими глядит.

И Чукча (однако, вот пакость),
Геолога бросив в кустах,
С женою чукотской любимой,
Всё время безудержно бдит.

И Буш ясноглазый, конечно,
Из бункера вынув бинокль,
Всё время следит за пилотом
И тоже безудержно бдит.

Цилиндром на солнце сверкая,
Надев свой парадный сюртук,
Утратив штаны и рыдая,
Летит в поднебесье пилот.

И как заплутавший бродяга,
Идущий дорогой иной,
Летит, и дымит, бедолага,
Парит кукурузник над ржой.

Куда там парижской фанере!
Куда там чужим челнокам,
Всем даст по бензину и вере,
По всем чужеземным мозгам.

Пусть кончится путь как обычно,
В сортире Мазая, где тлен,
Центральных газет и портретов,
Разрезанных острым ножом,

Ведь знали, что так всё и будет,
Но Русь не оставит судьба,
Всё станет, случится и будет,
Без времени и никогда.

Сортир воссоздаст недобиток
В сибирских стальных кандалах,
С ядром на ноге и на шее,
И с ленинской искрой в глазах.

Всё будет, икнётся и встанет,
Всё будет, ты слышишь меня?
Пилот никогда не устанет
Взлетать над родные поля.